Я хорошо и много лет знал Жванецкого, пусть на расстоянии.
И сейчас, когда он ушёл, я понимаю, что скрасил его жизнь двумя вещами.
После нашей первой встречи в "Бомонде" я был ошарашен и стал называть его гением. Без пафоса и иронии. Он понял, что я серьёзно, и это ему, человеку, пусть и обласканному всеми, обласканному всеми, очень понравилось. Когда мы виделись на каких-то мероприятиях, он показывал на меня пальцем и говорил "Это Мотя, он называет меня гением" (Сташкевич подтвердит).
И второе, что я сделал, причем, это "второе", я ценю больше первого. После того "Бомонда" – по моему, это год 96-й, я больше никогда не брал у него интервью. И не только не брал, но даже не пытался, хотя мог получить это интервью. Но я понимал – нам не о чём говорить. Если вы никогда не сидели рядом с гением Жванецким, то вы не понимаете это ощущение – вы как обезьяна перед человеком.
Все ваши вопросы, которые вы могли бы ему задать, они ничтожны и бессмысленны. Спросить его, как ему приходят в голову эти тексты (мысли) – но это божественная тайна, которую не сформулировать. Спросить, что он любит кушать (именно кушать, а не есть) в одесском ресторане? Но я сидел с ним в одесском ресторане и видел, что он любит кушать. Таким образом, любое интервью с ним – это было бы зарабатывание рейтинга себе на его персоне. Поэтому, главное, что я мог сделать для Жванецкого – это не мешать ему жить, а когда вижу – говорить, что он гений. Это и есть мой вклад в его долголетие, чем я горжусь.
Но и Жванецкий сделал для меня кое-что важное. Он, сам того не зная, обучил меня смирению. Конечно, я, как и любой другой, довольно высокого мнения о себе, более того, считаю подобное самоуважение правильным и значительно лучшей чертой, чем самоуничижение. Но очень важно видеть перед собой человека, поцелованного Богом и понимать, что, видимо, Бог хотел и тебя поцеловать, но забыл. И надо с этим смириться. Одно дело смотреть на "Пьету" Микеланджело, а другое дело – на самого Микеланджело, который изваял это каменное совершенство в 24 года. Он бегал по дворам своих друзей и звал в свой двор, где стояла скульптура и говорил: "Ну, посмотрите, это я сделал!" А друзья вяло смотрели и говорили: "Неплохо, ты молодец".
И многие из его друзей не говорили восторженных слов, потому что завидовали, им было стыдно, что они так не могут. Но именно потому, что я не могу сказать так, как Жванецкий, поставить спектакль, как Захаров, написать стихотворение как Яснов, сыграть музыку, как Мэтини, позволяет мне насладиться их творчеством без комплексов, без зависти, в полную силу.
Вот в этом меня, видимо, и поцеловал Бог – видеть, слышать и чувствовать гениев, не завидуя им.
Гений Жванецкий умер, но остаётся с нами, потому что знал нас, чувствовал нас и высмеял нас. Но он нас любил, всех.
А мы все – его