Сегодня, 7 ноября, великому мыслителю XX века, лауреату Нобелевской премии по литературе Альберу Камю исполнилось бы 100 лет. Если, правда, что человек должен пережить любовь, войну и нужду, то французскому философу все это довелось испытать сполна.
Его жизнь была полна страданий, одиночества и экзистенциальных исканий. В 17 лет он заболел тяжелейшей формой туберкулеза, которая всю жизнь мучила писателя, доставляя не только физические, но и душевные боли. С приходом к власти Гитлера, он в 1934 году становится членом Алжирской компартии. Однако за сочувствие к левым арабским националистам его оттуда исключили с формулировкой «троцкистский провокатор». В это время ему случайно попадают письма, подтверждающие неверность супруги. «За 20 месяцев Камю потерял жену и партию», – напишет о тех событиях его биограф Оливье Тодд. Позже писатель станет ярым антикоммунистом, из-за приступов болезни утратит радость жизни, и будет очень походить на героя своей повести «Посторонний». За несколько лет до трагической смерти Камю удостоится Нобелевской премии с формулировкой «за огромный вклад в литературу, высветивший значение человеческой совести». Будучи полон творческих планов, в 47 лет он погибнет в автокатастрофе, а современники станут называть его не иначе как «совестью Запада».
Получив самую престижную для писателя награду, Альбер Камю, произнес знаменитую речь «Художник и его время», где четко дал понять «противвсихам» разных эпох, что люди искусства не могут оставаться в стороне от происходящих процессов. «Как человек, я хочу быть счастлив; как художник, мне кажется, я могу еще дать жизнь кое-каким персонажам, и прекрасно обошелся бы без войн и судебных процессов. Но за мной пришли, как за всеми нами. Художники былых времен могли, по крайней мере, безмолвствовать перед лицом тирании. Сегодняшние тирании усовершенствовали свой механизм. Они не допускают молчания или невмешательства. Промолчать нельзя, надо быть за или против. Что ж, в таком случае я против», – вещал Камю в конце 50-х.
На тот момент он уже пережил фашизм и левую романтику, подпольную журналистику и театральные искания, угнетающую нищету и всемирную славу. Когда советские интеллигенты вешали на стены Хемингуэя, а те, кто попроще восторгались Есениным, то вдохновителями культурной революции в Европе слыли Сартр и Камю. Его именем клялись парижские студенты в мае 68-го, а сам он перед смертью мечтал поставить на сцене «Бесов» Достоевского, рефлексируя на тему истоков тоталитаризма.
В нынешних реалиях у свободного художника есть, по сути, три выхода, чтобы попытаться сохранить лицо перед историей. Сотрудничать с оккупационной властью, ради воплощения своих творческих планов, как это делает, например, лидер группы «ВВ» Олег Скрипка. Стать в позу «белых и пушистых», пополнив ряды «противвсихов», как, скажем, Оксана Зубужко. Или действовать в режиме «не подавания руки», как, отказавшийся получать Шевченковскую премию, Василь Шкляр. Свой ответ Камю сформулировал еще полвека назад. «Как художники, мы, наверно, не обязаны вмешиваться в дела нашего века. Но как люди — обязаны. Шахтеру, которого эксплуатируют или расстреливают, рабам концлагерей, рабам колоний, тысячам угнетенных по всей земле нужно, чтобы все те, кто может говорить, услышали и передали дальше сигнал их молчания, не оставляли бы их в одиночестве. Я участвовал в общей борьбе и писал изо дня в день гневные статьи и сочинения не потому, что мне хочется, чтобы мир заполнился греческими статуями и шедеврами. Человек, которому этого хочется, во мне существует, только у него есть другое дело – давать жизнь образам своего воображения. И все-таки с первых моих статей до последней книги я так много – быть может, слишком много – писал потому, что меня непреодолимо влекло к повседневности, к тем, кого подавляют и унижают, кем бы они ни были. Им, этим людям, необходимо надеяться, но если вокруг царит безмолвие или если им предлагают выбирать между двумя видами унижения, то они лишаются надежды навсегда, а заодно и мы вместе с ними», – это тоже из программной речи «Художник и его время».
Одной из главных тем, выстраданных Камю, была мысль о том, что человек, который не хочет лицемерить и подлаживаться под общепринятые мерки, – чужой, «посторонний» в мире всеобщей лжи. Сам мыслитель (он не любил, когда его называют философом) по этому поводу безумно страдал. Не отсюда ли его пристрастие к алкоголю, затяжные депрессии, донжуанские похождения? Бунтующий человек со своим мифом о Сизифе и чумой на оба ваши дома – типичный представитель времени перемен поствоенной Европы, сумевший первым осмыслить происходящее на сломе эпох.
Приведу еще несколько цитат из речи «Художник и его время»: «Сейчас, когда мы начинаем выбираться из нигилизма, я, разумеется, не стану бессмысленно отрицать ценности творчества в пользу ценностей гуманизма или наоборот. Для меня они неотделимы друг от друга, и я оцениваю величие художника (Мольера, Толстого, Мелвилла) по равновесию, которое ему удается выдержать в своих произведениях между тем и другим. Сегодня события вынуждают нас и в жизни искать это равновесие и изо всех сил стараться его сохранить. Поэтому столько художников, не перенеся подобного напряжения, укрываются в башне из слоновой кости или, наоборот, в храме общественного служения. Но мне и в том, и в другом видится капитуляция. Мы должны служить в равной мере и страданию, и красоте. Тут нужно огромное терпение, сила, умение добиваться удач, о которых знаешь ты один, – эти качества и есть основа столь необходимого для нас возрождения. И последнее. Этот путь, я знаю, не обходится без опасностей и горечи. Мы должны идти на риск: время художников, творящих за столом, прошло… Их призвание в обществе, где есть угнетенные, – открывать двери тюрем и наполнять звучанием несчастье и счастье людей… Само по себе искусство не может, конечно, дать нам возрождение, включающее справедливость и свободу. Но без него это возрождение не выльется ни во что. Без культуры и относительной свободы, которую она предполагает, общество, даже самое совершенное, просто джунгли. Поэтому всякое подлинное произведение искусства – дар грядущему».
Конечно, советскому человеку 7 ноября никогда не было дела до дня рождения «совести Запада». Всегда находился повод поважнее, тем более, что коммунистов в зрелые годы писатель на дух не переносил. Даже как-то странно, что спустя век после рождения Камю, его мысли по-прежнему остаются актуальными. Слишком много пережила Европа за истекшие полстолетия. В свое время он придумал афоризм: «единственная правда – это непокорство», тем самым оправдывая бунт, как закономерное явление. «Для того чтобы жить, человек должен бунтовать, но делать это надо, не отвлекаясь от первоначально выдвинутых благородных целей», – считал писатель. «Друг отверженных» знал, о чем говорил, поскольку был апологетом абсурда. А он, как свято верил Камю, кроется не в человеке и не в мире, но в их совместном присутствии.