Ровно четыре года назад боец батальона Донбасс Виталий Фоменко и его сослуживцы получили приказ выдвигаться в Иловайск.
Четыре года назад, в августе 2014-го, на Донбассе вспыхнули одни из самых масштабных и ожесточенных сражений за весь период вооруженного конфликта - бои за Иловайск, получившие название Иловайский котел. 10 августа украинская сторона начала штурм оккупированного сепаратистами Иловайска, однако уже 28-го получила команду покинуть город. Бойцам пообещали коридор для безопасного выхода, однако когда украинские военные силы начали выходить, коридор атаковали.
В Иловайском котле погибли 366 украинских солдата, 429 человек были ранены, еще порядка трех сотен были взяты в плен боевиками так называемого “ДНР”.
Боец батальона Донбасс Виталий Фоменко, позывной Косатка, и его сослуживцы получили приказ выдвигаться в Иловайск 18 августа ночью.
В своем рассказе для NV.ua Фоменко вспоминает события четырехлетней давности и рассказывает о четырех месяцах, проведенных в плену “ДНР”.
В 2014-м все начиналось с того, что я был в территориальной обороне города Днепр: мы стояли там на блокпостах, принимали переселенцев, расселяли их, проверяли машины на оружие - была информация про попытки незаконного ввоза.
В мае я уехал [на тренировочный полигон] в Новые Петровцы под Киевом, где проходил тренировку в составе батальона Донбасс. Потом выбрались в зону АТО: через Изюм, Славянск, были в Артемовске [сейчас Бахмут], Курахово, Попасной.
18 августа ночью нам поступил приказ взять на сутки сухпаек и выдвинуться в Иловайск. Была сильная гроза, когда мы выезжали, машины на заправке отказывались заправлять из-за молний и грома. Как предвестник был какой-то. Нам сказали, что мы едем туда на сутки. Мы зашли в Иловайск колонной - и в итоге пробыли там ровно 11 дней.
18-го мы зашли, а 19-го уже пошли на штурм и понесли первые потери. Попали под сильный обстрел снайпера: в тот день было четверо “двухсотых” и одиннадцать “трехсотых”. Мы тоже хорошо отвечали, но пришлось отступить с такими потерями. После этого был удачный штурм блокпоста террористов, но он долго не продержался - нашими силами это длилось два дня.
28 августа командованием было принято “решение на выход.” Нас ежедневно накрывали всем, чем могли: градами, минами, мы понимали, что нужно выбираться. Последняя машина с ранеными была обстреляна, раненых добивали.
29-го мы выдвинулись в [село в Донецкой области] Многополье, там соединились с колоннами вооруженных сил и Днепр-1. Наши колонны разделили на две части, мы шли параллельно друг другу. При движении колонн с Многополья начался сильный обстрел из всего, чего только можно. Танки лупили, пулеметы, у нас 35 машин сгорело за сорок минут с потерями, если не ошибаюсь, порядка 76 человек. Более четырех десятков человек были ранены.
На следующий день у нас начались переговоры с россиянами. У нас в плену было шесть [вражеских] танкистов и мы хотели их обменять на возможность выйти - не могли бросить наших тяжелораненых. Они сказали, что нет.
К нам подъехал БРДМ с россиянами, командир у них был с позывным Лиса. Он сказал, что нас вывезут в Россию и будут вести переговоры об обмене, а раненых отдадут сразу же на нашу [украинскую] сторону. Сначала мы не верили, потому что были уверены, что нас передадут в “ДНР”. Туда мы сдаваться не хотели - знали, что там над нами будут издеваться. Лиса дал “слово офицера”, что в “ДНР” нас не передадут. Слово офицера он не сдержал - нас все-таки сдали в плен “ДНР”. Хотя раненых действительно отпустили и через два дня они уже были в Мечике [областная клиническая больница имени Мечникова в Днепре].
Тогда в плен нас попало 112 человек, включая меня. Мы сдались коллегиально и таким образом спасли раненых. Четыре месяца мы пробыли в плену с издевательствами, с голодом. Двое человек пробыли больше - один был год, другой - девять месяцев.
Как мы поняли, что с нами воюют именно россияне? Во-первых, это говор. Во-вторых, когда нас вели через поля в плен, мы видели, что все поле - в технике. Предупредительные ракеты выставлены - это уже не “ДНР”, а профессиональная армия. На одном таком поле на открытой местности насчитали 27 “саушек” [самоходная артиллерийская установка]. По этим полям нас тогда вели часа два.
Нас держали в подвале здания СБУ в Донецке. Через месяц плена один из днр-овцев, пока рядом с ним не было других, видимо, сжалился над нами и дал телефон, чтобы мы могли позвонить родителям и донести, что хотя бы живы. Мой отец узнал, что я жив, только тогда, спустя месяц [после Иловайского котла]. “Папа, я жив”, - сказал я и передал трубку следующему пленному. Так по очереди мы и звонили.
В подвале нас очень плохо кормили: ложка каши утром, ложка каши вечером с кусочком хлеба. Ни мясного, ни жидкого нам и не давали. Хотя нет, за все время пребывания в подвале два раза нам дали жидкое, но вливали туда солярку. Некоторые парни ели так, потому что были очень голодны. Я не ел. Мы сильно потеряли вес и выходили оттуда зеленого цвета. У меня было минус 16 кг.
Там, в плену контроль над нами держали бывшие представители украинских милицейских структур, экс-сбушники и “вертухаи” с зоны, которые перешли на сторону “ДНР”. Они старались показывать, что никаких россиян и нет, что взяли нас они и контролируют они. Хотя бой же был с россиянами, у нас в плену были российские танкисты с документами. В сети можно найти видео, где пленные российские танкисты рассказывают, откуда они, из каких частей - флешку с этими записями наши парни проносили, зашив в трусы.
Позже, когда нас перевезли в сам Иловайск, то нас охраняли уже именно бывшие заключенные, зэки, за спиной у них были уголовные статьи. Они спросили, правда ли, что мы провели в подвале донецкого СБУ полтора месяца. Мы говорим, ну, да. И после этого они к нам относились как-то по-другому, более снисходительно, что ли. Сказали, что бить нас не будут - понимали, видимо, что мы уже свое выхватили и натерпелись.
В Иловайске нас водили на работы. Мы ремонтировали частный дом на окраине Иловайска. Это двухэтажный дом, думаю, он был разрушен, потому что с него корректировали огонь.
Пока нас водили на эти работы, местные нас проклинали, кричали нам вслед. Я помню только двух человек, которые относились к нам хорошо. Одна - учительница украинского языка, которая говорила: “Парни, поговорите со мной на украинском языке, а то я уже забыла, кто со мной на родном языке в последний раз общался”. Было приятно. Остальные, в основном, питали к нам только ненависть.
Среди нас было два предателя, для которых всегда были поблажки за то, что они сливали о нас информацию. Например, однажды один из них сдал, что наш парень сделал маленький ножик, чтобы резать им хлеб. “Виновника” избили. Предателей же выводили из подвала, кормили лучше.
Со временем мы уже разуверились и не надеялись на обмен. Да, мы знали, что за нас требовали [Донецкий] аэропорт. Тогда же сразу, как только мы оказались в плену, какой-то бизнесмен предлагал по 10 тыс долларов за каждого нашего бойца. Но нам преподносили такую информацию, чтобы мы только разуверились [в возможности обмена]. Так что я уже готовил побег на четверых человек. На работы [в Иловайске] нас сопровождал один днр-овец. Его можно было бы убить и сбежать. Но дошли бы мы? Мне удалось созвониться с Днепром и вооруженные группы были готовы забрать нас, однако для этого нам нужно было отойти на 7-10 км. Но шанс пройти это расстояние был равен где-то одному проценту, потому что неизвестно, что было в полях. Плюс мы понимали, что тогда боевики сильнее издевались бы над другими.
Через четыре месяца в плену нас поменяли. Всего тогда обменяли 146 человек [украинских пленных] на 225 [сепаратистов]. Это были мы плюс военные ВСУ, с которыми нас соединили в Донецке - их держали этажом выше в том же здании. С нашей стороны [на обмене] вообще должно было быть 150 человек, но остальные отказались - перебежали на ту сторону, приняли позицию “ДНР”. Нас меняли один [украинец] к двум [сепаратистам], их - один к одному.
К ним, “всушникам”, лояльнее относились: их не били так, как нас. Все потому что они приехали воевать как кадровые профессиональные военные. Нас же воспринимали как “карателей”, которые добровольно приняли решение “убивать детей Донбасса”. Особенно били тех, кто был родом из Донецка, например, и пошел воевать против своих. Когда мы ходили на работы в Иловайске, к нам через день приезжали пропагандистские каналы вроде LifeNews, снимали свои ролики и крутили их потом [на российском ТВ].
Для обмена нас вывезли куда-то в поля на перекресток ночью, точно не знаю сам, куда. Выходило десять человек из наших и двадцать - с той стороны, мы менялись, нас забирала СБУ. Стоял [представитель трехсторонней контактной группы Виктор] Медведчук - мы его увидели через тент, который ДНР-овцы закрыли прикладом автомата, чтобы мы сильно не выглядывали. В Киеве нас встречал [президент Петр] Порошенко.
До войны я занимался подводным плаванием и [подводной] охотой, поэтому и взял позывной Косатка. Сейчас продолжаю это дело, купил новое подводное ружье, чтобы как-то отвлекаться. После плена еще год и три месяца отвоевал в Широкино - это была месть за наших погибших ребят и издевательства над нами. Однако психологически войну тяжело выдерживать, ушел на дембель.
Психологически это все повлияло на нас, конечно, и физическое состояние ухудшилось, и нервная система. Бывает, иногда воспоминания накрывают, это да. В плену помогало то, что я сильно и много молился, и ребята тоже. У меня был молитвенник с собой. Сейчас, когда приступы депрессии, помогают активные занятия. У нас в Днепре есть Лига АТО, играем в волейбол, бадминтон, я иногда помогаю волонтерам при днепропетровском военном госпитале.
Почему вообще произошла Иловайская трагедия? Войны в Украине у нас десятилетиями не было. Как могли генералы и полковники командовать армией профессионально, если они на практике с этим никогда не сталкивались? Кроме того, Россия держала над нами свои щупальца много лет - тот же Черноморский флот, к примеру.
Через одного [в военных структурах] были предатели. Когда мы взяли в плен [российских] танкистов, вот один лежал прямо возле меня, и я говорю: “А ну расскажи, как вы сюда попали”. Видно было, что ему страшно, он уже попался и не соврет. Он сказал: “Нас посадили в Ростове-на-Дону в поезд и сказали, что везут на учения, куда конкретно - не сообщили”. Думаю, они догадывались, конечно, потому что Крым уже, все-таки, был отжат. И тут этот танкист сказал мне: “Вашу колонну ждем уже три дня”. И тут я застыл. Когда мы будем выходить, откуда - никто этого не знал, а они, выходит, знали и ждали нас - у них уже была информация, они сидели в окопах в готовности расстрелять нашу колонну. Еще момент: на допросах мы все говорили им, что повара и водители, а не военные. К ним же на компьютеры уже приходили списки с нашими фамилиями, кто есть кто из нас по факту. Такие списки были только в части, они создавались при заполнении анкет.
Кто-то сливал информацию о нас. Это не один человек, конечно, делал. Кто конкретно - мы не знаем, потому что не пойман - не вор, как говорится. Выйдя из плена, по предателям [в плену] мы информацию дали. Один из них, кстати, даже продолжил службу на той стороне. А по тем, кто сливал наши данные противнику, точно ничего не известно.
Прошло четыре года, а виновники, по сути, не наказаны и не пойманы. Думаю, что при этой власти этого и не случится.
Напомним, ранее главный редактор издания Цензор.нет Юрий Бутусов опубликовал убийственные для Муженко и Назарова документы по Иловайской трагедии